Легендарный французский гонщик (Страница 1 из 2)

О чем мемуары? О детстве, о том, как пришло осознание себя самого, как "человека моря". Красной нитью всех его произведений является любовь к яхте отца Эрика "Пэн Дьюик", на которой много лет проводила свободное время вся семья. Это книга о целеустремленности, отваге. Книга - призыв к людям моря уважительно относиться к стихии и друг к другу.

Книга - пример, как достигнув мировой известности и высот парусного спорта, не останавливаться получать знания, самосовершенствоваться и не терять себя.

Книга о признательности французского  правительства, СМИ и миллионов простых французов человеку, посвятившему себя те только спортивным достижения и пристижу Франции, но еще и сохранению и преумножению хороших морских традиций.

Отредактировано Elena Dementieva (2012-04-11 17:21:35)

Вот несколько эпизодов из его мемуаров:
Джентльмен в летах
         Когда я смотрю на него, облаченного в черное, несущего свое полное парусное вооружение, он напоминает мне элегантного джентльмена в годах. Сколько помню себя, между ним, отметившим свое столетие и мной военно-морским офицером в отставке,  существует душевная связь. Без меня он стал бы жалким корабельным обломком. Без него, моя жизнь, без сомнения, пошла бы совсем другим путем.
Его зовут PEN DUICK – «Черноголовая синица» на бретонском языке. У него нет регистрационного номера как у остальных его преемников. По правде говоря, я мог бы называть его «PEN DUICK 1», как первую любовь. История жизни этого столетнего тендера звучит весьма сентиментально.
         Моя привязанность к его черному корпусу началась с момента его приобретения моим отцом. Рискну разочаровать романтиков, заявив, что любовь к этому паруснику, из-за которого я по уши влез в долги, мучительно пытаясь спасти его от разрушения, никак не связана с сыновними чувствами. Я восстанавливал PEN DUICK, гниющего в иле Атлантического побережья, только потому, что всегда испытывал благоговейное чувство к его красоте. Время никак не повлияло на благородство линий его обводов. Человечеству всегда была присуща страсть к красоте. Кто-то борется за сохранение уходящей под воду Венеции, другие всю свою жизнь посвящают восстановлению разрушенных замков.
       PEN DUICK – шедевр былого кораблестроения. Оставить его погибнуть было невозможно. Поэтому всю свою жизнь я стремился к тому, чтобы он ходил в море.
       Итак, эта история любви между мной и моей яхтой, со всеми чувствами, рожденными в течение нашего совместного существования, о которой я хочу поведать на страницах этой книги. Возможно, это удивит тех, кто считает меня толстокожим ненадежным человеком, угрюмым и амбициозным выскочкой. Да, я не болтлив. Но никогда не был суровым молчуном. Напротив, я охотно вступаю в разговор и вполне способен неутомимо его поддерживать, если тема мне интересна. Если же тема разговора далека от моего интереса, я ухожу в себя, замолкаю, могу даже задремать. И несмотря на  усилия не показаться невежливым, мои глаза закрываются, а голова склоняется. Иногда это со мной случалось. Помню, как такое произошло в холле Ратуши Марселя, после регаты. Тогдашний мэр города, Гастон Дефэр, произносил нескончаемую речь. Его манера говорить и витиеватые выражения отключили мое осознание реальной действительности. Сидел я в первом ряду, как раз напротив него и откровенно спал. Время от времени, сидящий рядом мой друг Жерар Петипа, толкал меня локтем в бок, что выводило меня на короткое время из состояния глубокого сна.
      Этот не слишком словоохотливый характер достался мне от матери, женщины своенравной, но скромной, никогда не болтающей попусту, только лишь для того чтобы молоть языком.
      Чтобы покончить с моими «приступами молчания», я должен признаться, что мне трудно отвечать на банальные дурацкие  вопросы. Типичным примером такового является вопрос, который задают после удачной гонки: «Ну как, ты доволен, что пришел первым?» Ну что еще ответить, если не: «Да…»? В жизни не был знаком ни с одним призером, которому победа принесла бы плохое настроение. Или, когда меня спрашивают о PEN DUICKе, счастлив ли я что он до сих пор, несмотря на возраст, выходит в море. Я совершенно не способен ответить на это что-либо. Абсолютно очевидно, что я счастлив чувствуя его деревянную палубу под ногами. Слышать, как он издает такие родные мне звуки, его манеру вести со мной разговор, доставляет мне ни с чем несравнимое удовольствие. В противном случае, разве стал бы я крутить хвоста дьяволу, залезать в долги, чтобы PEN DUIKC по сей день скользил по морю? Я не забыл ни минуты из того что мы пережили с ним вместе.

Отредактировано Elena Dementieva (2012-04-11 17:22:25)

Впоследствии мама рассказывала, что отец, несмотря на жалкое состояние парусника, был заранее уверен в его приобретении, влюбившись в безупречную линию его обводов. Мой отец стал его двенадцатым судовладельцем. PEN DUICK  носил разные имена до настоящего времени: Yum, Magda, Griselidis, Cora5, Astarte, Panurge, Butterfly. По правде говоря, после его многочисленных славных морских походов - в Гавр, Брест, Дуарнанез, Тринитэ сюр Мэр- он должен был найти свой покой и закончить свою карьеру в тростниках на Атлантическом побережье.
       Через некоторое время после покупки PEN DUICKа, отец, при помощи помощника,  отогнал его в Benodet, ставшим его новым пристанищем. Мои родители со дня моего рождения, жившие тогда в Quemper, очень любили район Benodet.
       Для моей семьи это был период счастливой и безмятежной жизни. Отец в то время был представителем текстильной кампании. Он колесил по всему Западу Франции: Бретань, Нормандия, Вандея. Покидал дом в понедельник, возвращался только к пятнице или субботе. Мама вела все хозяйство. По выходным, если позволяла погода, а также на время каникул, с 1 июля по 31 августа, мы выходили в море. До приобретения PEN DUICKа, наши морские прогулки совершались на маленьком 9-ти метровом тендере «Annie», базирующемся в Prefailles, где у бабушки с дедушкой по отцовской линии была дача. На этой яхте я впервые попробовал встать на четвереньки.
     Я часто вспоминаю наши выходы в море, в основном вдоль бретонских берегов. Морские прогулки часто приводили нас к Concarneau, Trinite, или к островам Belle-Ile, ile d`Yeu. Отец был очень опытным моряком, не знавшим усталости. У него и его матроса я и научился стоять за штурвалом, угадывать погоду по состоянию неба и облаков, использовать течения и управлять парусами. На борту PEN DUICKа всегда присутствовал профессиональный матрос, так как с его старинным и тяжелым парусным вооружением невозможно было справиться в одиночку. Каким бы профессионалом он ни был. Наш матрос занимался не только управлением яхты, но выполнял также обязанности кока и был нашей нянькой, помимо всего прочего. Когда наши родители сходили на берег, чтобы поужинать или встретиться с друзьями, он оставался на борту со мной и сестрой Аник.
       Ходить в море я любил всегда. Особенно на PEN DUICKе. И сколько помню себя, всегда считал его самой красивой яхтой. Удовольствие, которое я испытал, когда отец впервые доверил мне управление, и по сей день остается величиной постоянной.

С той поры, когда отец приобрел PEN DUICKа прошло немногим больше года. Как всегда летом, мы начали выходить в море с 1 июля. Был 1939 и в Европе запахло порохом. Мне было всего восемь лет и, конечно же, совершенно не о чем было беспокоиться. Мы пришвартовались в Port-Louis. Отец сошел на берег, чтобы купить хлеба, а семья оставалась дожидаться его на борту. Я разглядывал пляж, мачты яхт, устремленных в небо и береговые  постройки военных, разместившихся вдалеке в Лориене. На камбузе наш матрос вместе с мамой начали  готовить обед. Вернулся отец. Он казался спокойным, но по тому, как подрагивали его губы, я понял, что что-то случилось. Отец положил хлеб и объявил своим зычным голосом:
- Меня призвали в армию. Список мобилизованных висит на дверях булочной.
- Что будем делать?- Надо быстро возвращаться домой, чтобы я смог собраться и догнать свой полк.
      Второпях мы снялись с якоря и через час уже были на подходе к дому. Там матрос при помощи своего приятеля, доставил PEN DUICKа к его обычному месту якорной стоянки в Benodet и, как всегда, подготовил его к зимовке в илистом затоне Pen Foul. Только на этот раз яхте пришлось оставаться здесь в течение нескольких лет.

Отца разместили в военном эшелоне в Лорэне. Он присылал нам в Блуа письма, о том, что у него все в порядке, к тому же мы слушали военные сводки по радио. Я помню оптимистические разговоры взрослых о  том что «боши получат хорошую взбучку». У нас ввели карточную систему и организовали «пассивное сопротивление» немцам: мы заклеивали окна в домах, чтобы не привлекать внимание светом самолеты Люфтваффе. И верили в победу на протяжении всего периода «странной войны», пока немцы не начали наступление. Их стремительное продвижение повергло наши войска и мирное население в бегство.
       Мама наивно верила словам нашего правительства, что «немцы не посмеют форсировать Луару».
- Мы укроемся в Prefailles,- успокаивала он нас,- в доме у бабушки с дедушкой будет самое надежное место.
       И, вот однажды, мы, вместе с многочисленными сумками и чемоданами, набились в машину отца. Вел машину мамин брат, так как сама она водить не умела. Стояла чудесная погода. Но на душе скребли кошки. Захват и разгром нашей страны поверг всех  в состояние глубочайшего уныния. Не прошло и трех дней, как в наше «надежное укрытие» в Prefailles вошли немецкие войска. Надолго Луара их задержать не смогла!
       Вопрос «Где Ги?» повис в воздухе. Никаких новостей о том, что с отцом мы не получали. И, несмотря на то, что мы с Аник были еще совсем детьми, мы все же чувствовали, что над страной и всеми нами нависла серьезная угроза.
       Через некоторое время после подписания пакта о перемирии отец вернулся домой. На нем была гражданская одежда не по размеру, которую он Бог знает, где нашел. В беспорядочном всеобщем отступлении, с жалкими остатками того, что было его полком, он оказался ровно в том месте, откуда его мобилизовали. Все французские войска поспешно отступали с востока на запад страны!

В Prefailles действовала только начальная школа, средней школы не было. Нам с сестрой приходилось добираться в Tharon, городок в семи километрах, в котором местный священник организовал маленькую школу для детей постарше. Там я и получил три класса среднего образования. В первый класс этой средней школы я ходил один. На второй год ко мне присоединилась Аник. Родители приобрели для нас двухместный велосипед. Мы выезжали ранним утром, затем возвращались домой к обеду, и снова уезжали в школу, оставаясь там до вечера. В общей сложности нам приходилось преодолевать двадцать восемь километров каждый день. Мне часто приходилось упрекать Аник в том, что она ставила ноги на раму, и я вынужден был крутить педали в одиночку. Аник вредничала и прекрасно понимала, что я, будучи старшим, не имел права обижать ее. И уж тем более поднять на нее руку. Она пользовалась этим, ничем не рискуя. Младший всегда прав.
      Была война, и, как полагается  в таких условиях,  мы терпели лишения. Союзники бомбили военную базу немцев, которую те соорудили в Sain-Nazaire. И все же, несмотря на эти обстоятельства у меня было счастливое детство. Как я уже упоминал, я умел сам себя занимать, и мне не было скучно с самим собой.
Конечно же, я играл со своими приятелями. Среди детей моего поколения было принято мастерить конструкции, которые приводились в движение ветром, в которых колесами служили детали, вырезанные из велосипедных рам. Наш дом отапливался дровами, и я помогал отцу рубить деревья в лесных угодьях, принадлежавших деду. Как я уже упоминал,  топором я  владел с ловкостью. Вид падающих с треском деревьев доставлял мне удовольствие.
       Побережье охранялось немцами. Мы не имели права выходить в море. Но развлекались тем, что делали плоты из поплавков минных тральщиков, выброшенных морским прибоем на пляж. Это были своего рода катамараны с ненадежной остойчивостью, на которых мы иногда заплывали в запрещенную зону. И тогда немцы начинали стрелять. В воздух, конечно же. Но этого было достаточно для того чтобы заставить нас смотаться.

Отредактировано Elena Dementieva (2012-04-20 15:03:32)

Не помню уже, в каком возрасте я получил свои первые оплеухи. Но получал я их частенько. Родителям со мной приходилось туго. Отец воспитывал меня пощечинами, а я, глядя ему в глаза, говорил: « Ну и что, мне не больно!» Естественно таким поведением я провоцировал его на следующий удар еще более увесистый. На моих щеках часто оставались следы его пальцев - рука у отца была тяжелой. Но я повторял: «Ну и что, мне не больно!» Наверное, он мог убить меня, но я бы вновь и вновь бубнил как молитву: Ну и что…»
       Тем не менее, отец любил меня. Я прекрасно понимал это и обожал его. В мое время так было принято: дети обязаны были слушаться родителей и учиться. И никого тогда не беспокоило, что побои могут травмировать психику ребенка. А вот, то что было совсем непринято в мое время: ни я ни мои приятели, с которыми точно также обходились их родители никогда не получали увечий. Правило было такое: нашкодил - получи затрещину.  Обмен любезностями.
       Я бы не стал задерживаться на описании того военного времени, тем более, что до меня многие в мельчайших подробностях  это уже сделали.  Мне бы хотелось только показать, что для нас, в те годы радостей было не слишком много: мечты о мирных годах, глухие раскаты бомбежки союзников, иногда появлявшиеся в ночном небе и сбрасывающих свой груз на Saint-Nazaire или далекий Nantes. Все это составляло часть нашей повседневной жизни. Другого мы не знали. Отсутствие  привычных мирных занятий повергало взрослых в отчаяние. Нас, детей тоже задевало это. Нас не баловали вкусной едой. Хорошо помню отвратительный кукурузный хлеб. Плохое питание надолго оставило след на моем лице в виде болезненных фурункулов. Из-за плохого отопления у меня остались следы обморожений.
        Родителям досталось крепче. Мама часто тревожилась, если отец надолго задерживался. Сидя у огня камина зимой или в саду в теплое время года, она все время прислушивалась, не раздаются ли его шаги. Отец был участником Сопротивления и, по мере того как военные успехи переходили на сторону союзников, оккупанты становились все более безжалостными к тем, кого называли «террористами». Отец был человеком заметным, крупного телосложения, здоровяком. До войны он занимал второе место в Чемпионате Франции по многоборью. Я одновременно восхищался им и побаивался. Он был бесстрашным человеком и боролся против создавшихся обстоятельств, никогда не опуская рук. Вместо того чтобы жаловаться он предпочитал шуметь и бурно выражать свои чувства.

Учеба продолжала оставаться для меня проблемной зоной. Хотя, предпринимая минимальные усилия, я как-то умудрялся не оставаться на второй год. Так чего ради было стараться? Меня такое положение вещей вполне устраивало. В моей семье, тем временем подрастали младшие дети, друг за другом болея своими неизбежными детскими болезнями. Каждый выходной день, вся семья отправлялась в церковь к воскресной мессе. Отца с нами не было. Жили мы в провинции и соблюдали все местные традиции. Исключение из общей традиции, составляли только наши прогулки в море под парусом.
       В течение всего времени оккупации, отец задавался одним и тем же вопросом:
- Что происходит сейчас с PEN DUICKом и в каком состоянии мы его увидим после войны!
       Все эти лихие годы ему было чем заняться, но, несмотря не на что, он не забывал о своей яхте.
       Ответ на этот вопрос мы получили в 1945 году, когда смогли вернуться в Benodet. Бретань сильно потрепали военные годы. Начался восстановительный период, и надежда на мирную жизнь вернулась в наши дома. После стольких лет лишений мы утешали себя, что на нашей земле больше никогда не будет войны. Правда, оставались еще не разминированными поля. Но рыбаки вернулись в океан за своим уловом, и жизнь  возвращалось в свое мирное русло.
- Лодка в плачевном состоянии, - сказал  отец, однажды вернувшись домой.
      Яхта и в самом деле, оставаясь шесть лет в одиночестве, должна была быть в бедственном положении.
       В те времена, оставлять лодку зимовать в илистых затонах, было обычным делом. Так как, во время прилива корпус был на воде, а во время отлива он аккуратно ложился в ил. Для подводной части яхты это было хорошо, ведь ил отлично сохранял дерево от всех неблагоприятных воздействий. Но для палубы и такелажа этот метод имел губительные последствия, если каждый год не разоружать лодку. Шесть лет отсутствия должного ухода, для такой старой яхты ускорили ее разрушения.

Мы встретили нашего старого матроса, который в военные времена время от времени проверял состояние швартовных концов и вычерпывал дождевую воду. Видя наше отчаяние, он по-своему утешил нас:
- Не огорчайтесь. Вам еще повезло… Во время оккупации, немцы снимали свинцовые кили с лодок. Меня спросили из чего сделан кил PEN DUICKа и я ответил, что из чугуна. Мне поверили на слово и оставили лодку в покое.

На противоположном берегу реки стояла единственная корабельная мастерская, которая занималась строительством парусных яхт. Ее владельцем был Жино Костантини. У Жино было два сына-близнеца, Жиль и Марк, которые стали моими близкими друзьями и впоследствии сыграли важную роль в моей жизни. Мне было 17. Я старался больше слушать и смотреть на их работу и стал, в конце концов, частью этого морского мира, основой которого были работа, дружба и уважение данному слову. За все это я люблю этот город.
       Отец тревожился. Также как  наш новый матрос Жиль, он пришел к печальному выводу: тендер не может больше выходить в море без ремонта, иначе не миновать серьезных неприятностей.
       «Он слишком старый, ворчал Жозеф. Если не заменить палубу, в один прекрасный день она рухнет».
       « Знаю», - раздраженно отвечал ему отец. Необходимость в немедленном ремонте уже бросалась в глаза. 
       Финансовое положение нашей семьи ухудшалось с каждым днем. Каждый раз, возвращаясь из своих коммерческих поездок, отец с мрачным видом рассказывал, что еще один старый и проверенный клиент обанкротился. В этот послевоенный период вошла в моду модернизация, которая оказалась губительной для старых фабрик. Над нашим домом тоже нависла угроза финансового кризиса. Конечно, мы не жили в нужде и наш стол никогда не пустовал. Но на всем остальном надо было экономить в ожидании лучших времен.

- Ремонт яхты, действительно может дорого обойтись? – спросил меня покупатель, обратив, наконец, на меня свое внимание.
- Он вам обойдется в цену новой яхты!
       Покупатель покинул нас со словами: «Мне надо подумать». Но по интонации его голоса нетрудно было догадаться, что мы вряд ли его снова увидим. После его ухода, я естественно получил положенную мне затрещину, зато опасность продажи миновала.
       На пристани Трините-сюр-мэр о PEN DUICKе большене говорили, как о покойнике.
       Один я отказывался носить траур. Настал 1952год. Яхте исполнилось пятьдесят четыре года, и пребывала она в полуразрушенном состоянии. Каждый раз, когда мне приходилось бывать в Трините, я заходил повидаться с ней. Я гладил ее корпус, осматривал ее раны, нанесенные временем, пожиравшие ее как гангрена. «Какая жалость!» поговаривали те, кто понимал толк в парусных лодках и относился к ним как к живым существам.
       Настало время, когда отец принял решение, перевернувшее мою жизнь. Помню, было начало сентября, мы были тогда в Chalouere и заканчивали ужинать. Вдруг отец, перебив болтовню «младшеньких», заявил:
- Поскольку PEN DUICK не пользуется спросом из-за ветхости, я решил снять с него свинцовый киль и продать хотя бы его. Вырученная сумма будет хоть и небольшой, но хоть что-то заработаем.
      За столом воцарилась тишина. Вся семья была привязана к старому тендеру. Все его считали местом, где проводились веселые каникулы, чем-то вроде дачи. Все понимали, что слова отца звучали как похоронный марш PEN DUICKy. Мне было тогда 21 год, возраст беспечности и горячности, мой аттестат зрелости, благодаря состраданию Господа Бога, лежал у меня в кармане. Глядя прямо в глаза отцу, я произнес:
      - Отец, в этом учебном году я подам документы в Морское училище. У меня будет стипендия. На эти деньги я починю яхту, во всяком случае, попытаюсь. Я буду копить деньги на ремонт столько, сколько понадобится, но сделаю все, чтобы наша лодка снова смогла выйти в море…
       Отец долго смотрел на меня. Человеком он был строгим и суровым, но человеком слова и с открытой душой. Человеком любящим свою семью и готовым любые жертвы ради своего клана. Настоящим отцом. Когда он заговорил снова, взгляд его смягчился:
      - Решено, Эрик. Я отдаю тебе PEN DUICKa. Надо зайти к нотариусу, заверить необходимые документы.
       А затем, с улыбкой добавил:
      - Ты станешь тринадцатым владельцем PEN DUICKa, может это принесет тебе удачу…
        В этот день он сделал мне хороший подарок, так как в то время шесть тонн свинца стоили неплохих денег.
        Вот так, в свои двадцать с небольшим лет, я стал капитаном развалюхи, покоящейся в затоне пять лет.

И в феврале 1953 года меня, наконец, призвали на военную службу.
           
            После двух месяцев подготовки в Hourtin, я был командирован в Saint-Mandrier, недалеко от Тулона, где находился центр подготовки молодых пилотов. Отсюда было три пути: Марракеш, для тех, кто будет проходить курсы в военно-воздушных войсках; Пенсакола, в Соединенных Штатах; Курибга, где находилась военно-морская школа. Поскольку на английском я мог промямлить только пару-другую слов, Пенсакола была вычеркнута из списка сразу же. Оставалась только Курибга, в сотне километрах от Касабланки.
            Курибга оказалась деревушкой с узкими улочками между побеленными известью домиками, расположенными прямо на сухой от жары земле, в пустыне. В округе было разбросано несколько ферм со стадами тощих домашних животных, которые паслись на свободе в поисках редкой и чахлой травы. Школа военно-морских пилотов находилась  в стороне от города. Неподалеку от нас находился карьер фосфатной шахты.
           Нас распределили по двадцать человек на  курсе, каждый из которых  был разбит на три бригады. Жили мы в бараках по четыре человека в комнате. В конце дня наши казармы нагревались как мартеновский цех, поэтому спали мы голышом. Зато ночью температура резко падала и, проснувшись от холода, мы натягивали на себя одеяла.
           Все мы, особенно я, были напряжены, так как знали, что после строгого отбора останется только десять человек которым будет позволено закончить стажировку.
           Я, так ненавидящий школу, снова в ней оказался со всеми ее уроками, опросами, выходом к доске. Снова школьник! Нужно было зубрить, вникать и все время сдерживаться. Тянуть время было некуда: полеты вот-вот начнутся.

Отредактировано Elena Dementieva (2012-07-04 11:45:11)